четверг, 7 февраля 2013 г.

Николай Колычев. Феодорит. Роман. Гл.15


Новгород. Геннадий

За приоткрытым слюдяным окном переписной мастерской архиерейского двора новгородского владыки томился теплый летний день. В застоявшемся, густом воздухе лениво чирикали птицы, где-то далеко еле слышно трещали кузнечики. Толстые черные мухи, покружившись у трапезной, басовито гудя, тяжело влетали в мастерскую, и покружившись над желтой, медовой головой Митьки Герасимова, все-таки выбирали черную – пресвитера Вениамина. Но, погруженный в работу пресвитер почти не обращал на это внимания. 
Время от времени он поднимал голову и покачивал ею, одновременно, отгоняя мух и восхищаясь переводимым текстом, от переполнявших его чувств чмокая и покусывая краешек пера:
- О! О! О! Какова премудрость! Извольте послушать, Димитрий, Сколь премудр был переводимый мною древнееврейский мудрец Соломон!
- Ну, что еще там?
Митьке Герасимову пресвитер уже порядком надоел. Стоило ему погрузиться в свою работу, сосредоточится и начать писать, как очередной восхищенный возглас Вениамина уже тянулся к его ушам, чтобы оттянуть его от перевода, смешать в кучу с таким трудом расставленные русским порядком заморские мысли.
- Нет, Димитрий, Вы только послушайте, Вы вникнитесть и продумайтесь в сие…
- Полно, хер пресвитер, над славенским языком измываться, - оборвал Дмитрий его тираду, чувствуя, что в противном случае она превратится в неиссякаемый источник мутного смешения языков и наречий. Что там еще?..
- А вот, послушайте, как Соломон говорит о мудрости: «…приобретение ее лучше приобретения серебра, и прибыли от нее больше, нежели от золота». Каково сказано! А? Что Вы на этот повод думаете?
Дмитрий тяжело и безысходно вздохнул, глянул на пресвитера, как смотрят родители на дитятю, впервые самостоятельно раскапывающему гряду огорода и после каждого пройденного рядка сзывающего всех домашних, чтоб посмотрели на его труды и похвалили. И смотреть уж надоело, и отмахнуться нельзя…
- Что я об этих словах думаю? – Митька почесал в затылке, и серьезно глядя на Вениамина, глубокомысленно изрек, - Слова эти заставляют меня глубоко скорбеть.
Сказав это, он уткнулся в свои писания, всем видом показывая занятость и заскрипел пером. Вениамин же, обескуражено уставившись на него, даже привстал со своего места.
- Но, позвольте, Димитрий! Я не могу ловить связь. Видимо, сие есть иная изрядная премудрость. Прошу вас, ради Бога, оторвитесь от писаний на краткое время, истолковать для меня причину Вашего скорбления по поводу слов Соломона.
- О, Вениамин! Когда ты уже научишься по-русски говорить? Пишешь-то нормально! Хотя тоже править приходится… А скорблю я, Вениамин от жалости к тебе. Потому, как нищему можно подать милостыню, бездомному и заблудшему –дать работу и кров, а чем тебе помочь – я не знаю…
После его слов пресвитер Вениамин некоторое время постоял, недоуменно глядя перед собой, пожевывая толстыми губами и раздувая щеки, затем тяжело рухнул на место и некоторое время сидел, нахмурившись, соображая.
Дмитрий, используя это «затишье», отчаянно строчил свои бумаги, не глядя на него. Это окончательно обидело и даже оскорбило пресвитера. Нижняя губа его затряслась и потянулась вверх, прикрывая верхнюю, и еще выше, к самому носу, глаза заблестели.
- Димитрий, - срывающимся тонким голосом обратился он к обидчику, - я понял. Понял… Моя нищета – есть моя глупость. Отсутствие ума, как отсутствие богатства… У Вас острый язык, Димитрий, и острый ум. Но сие, сказанное Вами, вовсе не есть мудрость. Мудрость… она должна быть доброю. Я, Димитрий не есть глупец, Вы сами знаете. И не нищий. Но, даже когда не можешь подать нищему или излечать больного, не надо говорить, что его судьба безысходна. Надо говорить добрые слова, давающие надежду. Злое слово, тем более изхитростное, острое, меткое, - оно  ранит, обижает человека, заставляет его на злые дела. Вот, послушайте что об этом говорит Соломон: «Не ссорься с человеком без причины, когда он не сделал зла тебе»; и еще…
- О, Господи! – взвыл Герасимов. Вениамин, милый ты мой хер пресвитер, прекрати! Ну, да, да, я виноват! Прости Бога ради, боле не буду. Но, дай мне трудиться! Ты вон уж, сколько перевел, а я ведь все сижу и тебя слушаю. Потерпи сейчас, попиши молча, а вечером я согласен тебя выслушать. А то ведь я, как Исаак-жидовин, умолю владыку Геннадия, чтоб работать в отдельной от тебя келье. Вспомни-ка, долго ль он вытерпел, по приезде из Киева, когда его вместе с нами усадили?  И писарей от нас убрали. Почему, думаешь? Пожаловались, поди. Просто владыка объяснять ничего не стал. С тобой же рядом работать невозможно! То-то же… И не сердись на меня.
Вениамин уже раскрыл было рот, собираясь привычно ответить Дмитрию что-нибудь взаимопримиряющее, но тут дверь с шумом распахнулась, являя им возбужденного владыку в сопровождении архидиакона.
- Митяй, Вениамин, ученичков моих не видали?
- Это которых? Ставленников, что ли? – переспросил Дмитрий.
- Их самых.
- Утром на службе были…
- Ну, это я и сам знаю. А после?
Вениамин с Дмитрием вопросительно переглянулись, и пожав плечами, отрицательно замотали головами.
- Так не видали, что ль?
- Не-а, - протянул, по-рыбьи округляя  рот, Митька.
-Эх! - владыка с досадой махнул рукой и вышел вон.
Уже не надеясь никого найти, лишь для успокоения собственной совести, он, столь же шумно ввалился в келью Исаака-жидовина, изрядно напугав его. Спрашивать ничего не стал, лишь окинул помещение взглядом и молча удалился, оставив еврея в тревоге и полном недоумении.
Стремительным шагом, почти пробежав по крытым переходам, он выскочил во двор и принялся расхаживать взад-вперед, рассуждая сам с собой: «Все. Ставленников больше не беру. Ни за мзду, ни за какие посулы, ни по чьим просьбам. Что толку с ними биться! Тратить силы и время, словно иных дел на этом свете нет и жизнь бесконечна. Вон, Емельянка-мясник; и неделю не поучился, побежал; православны ли такие будут?! Да где ж ему выдержать, коль для него всю жизнь пост был тогда, когда на столе убоина постная. По мне таких нельзя ставить в попы; о них Бог сказал через пророка: ты разум мой отверже, аз же отрину тебя, да не будеши мне служитель. Норовят ведь на двух стульях усидеть: чтоб и вольность им, и Господня воля. И душу б спасти, и тело бы холить…
Вот и сегодня, сбежали: Максимка, да Куземка, да Афанаська. Не вынесли тягот учения. Да какие ж тут тяготы?! Была б его, Геннадия, воля, он бы каждого ставленника, прежде рукоположения, да что там, даже прежде чем учить; отправлял бы в монастырь, или лучше – в скит какой-нибудь, да старца к каждому по-строже, чтоб присмотрелся да разобрался; Богу служить намерен человек, став священником, или маммоне…И что обидно, ходатайствуют за них уважаемые, большие люди. Просят его, Геннадия, чтобы сам их поучил уму-разуму. Плату великую дают… А деньги нынче – ой как нужны…
Редко, конечно, но бывает, что приведут ставленника грамотного. Так то не в тягость, то, как праздник для души. Велишь ему ектенью выучить, да и ставишь, и отпускаешь тотчас, научив божественную службу совершать. Такие и не ропщут, и не бегут. А эти…, - от одного воспоминания о сбежавших владыку передернуло.  Велишь им Апостол дать читать, они и ступить не умеют; Псалтирь – так и по нему еле бредут. Уж и вразумляешь и посадников и мужей в Новгороде уважаемых: думайте, кого в священники прочите. Вы ж отца себе выбираете, и учителя и наставника, и всякому делу советчика, и утешителя… Нет, не внемлют. «Земля, - кричат, - господин, такая, не можем добыть человека, кто бы грамоте умел»
Но ведь это всей земле позор, как будто нет на земле человека, кого бы можно в попы поставить. Бьют мне челом: пожалуй господин, вели учить… А он и к слову не может пристать; ты говоришь ему то, а он совсем другое; велю учить азбуке, а он поучившись немного, просится прочь, не хочет учиться… А иной и учится, но не усердно и потому живет долго. И мне расход, и ему мучение. Вот такие-то меня и бранят. Да так бранят, что эхо до самой Москвы катится. А что мне делать? Не могу не учивши, их поставить. А и научить не всякого могу…
Нет, сегодня же сяду, отпишу государю, чтоб велел училища строить. Своей казной такого дела не поднять. А в тех бы училищах учить сперва азбуке, а потом Псалтири с следованием накрепко; когда это выучат, то могут читать всякие книги.
А то что ж нынче-то происходит: мужики-невежды учат ребят, только речь им портят: прежде выучат вечерню и за это мастеру несут кашу да гривну денег, за заутреню - то же, или еще и больше, за часы особенно. Да подарки еще несут, кроме условной платы; а от мастера отойдут – ничего не умеют, только бродят по книге… О церковном же порядке понятия не имеют…
Эх… Приказал бы государь учить, да и цену бы назначил, что брать за ученье. И учащимся облегчение, и противиться никто б не смел. А еще повелел бы государь и уже ставленных попов учить, а то такое нераденье в землю вошло…
Шестой век Русь во Христе пребывает, а полного Священного писания на своем языке так и не имеет. Да и теперь, кто переводом занимается? Жид Исаак, да Вениамин… не пойми кто, - что по породе, что по вере. Митя? Из Мити может, чего и получится. Постричь бы его в монахи… Нет, не хочет.
Эх, Россия, Россия! Что уж о Библии говорить, коль умудрилась столько времени даже без Пасхалии прожить. К Богу, в Царствие Небесное всем миром собрались. И то! Зачем Пасхалия, там, где времени нет. Так уж устроен человек: пока живет, забывает о небесном, собираясь же в мир иной, и думать не хочет о земном…».
Мысли Геннадия, вернулись в нормальное русло, потекли широко и спокойно, и вместе с мыслями успокоился и он сам, тяжело опустившись на резную скамью под тенистой липой.
«Неладное, ой, неладное что-то творится на Руси», - Геннадий вспомнил недавно полученное письмо от Иосифа, игумена Волоколамского, о делах Московских, - «Неужели и впрямь все так страшно и безнадежно?» Иосиф писал, что теперь в Москве чуть ли не весь двор государев – еретики жидовствующие, и (жутко даже подумать, не то, чтоб вслух произнести), сам митрополит Зосима покровительствует тем еретикам и невестка государева, Елена Стефановна мать наследника Димитрия, с ними и ближайший государев дьяк Курицын у них за главного. И Иван Юрьевич Патрикеев, родич государев, и сын его старший, воевода Василий Косой тоже с ними. И государь обо всем осведомлен, но молчит.
Вращаясь мыслями по кругу, Геннадий вновь вернулся к местному духовенству, задумавшись о ставленниках и служащих священниках, пытаясь разобраться: что есть явление и что причина. Прав, тысячу раз прав Иосиф Волоцкий! Дело все в послаблении от церковных властей к своим подопечным.
Но, что есть власть церковная? Это ж не государева власть, что по родству передается. Сами святители митрополита избирают на Соборе. Какая власть им люба – такую и избирают. А значит и он, Геннадий тоже виновен в том, что там, в Москве, на митрополичьем престоле угодников Божьих Петра и Алексия восседает еретик Зосима Брадатый. Хоть и не был Геннадий сам на том Соборе, но и его повольная грамота учтена была, как голос.
Да полно, так ли. Может ли такое быть, чтоб Зосима был еретик?! Геннадий хорошо помнил его по Москве, когда сам он еще был Чудовским архимандритом, а Зосима – Симоновским. Перед глазами встало благообразное Зосимино лицо, как казалось ему тогда, исполненное благодетели, но тут же, смывая этот образ поплыли иные картины: резное распятие Христово с отрезанными руками и ногами и кощунственной надписью «Обрезание Господне»; нательные кресты с распятием, у коих на совершенно обнаженном теле Христовом с изощренно искусным издевательством были вырезаны несоразмерно большие срамные места, расколотые иконы и извощенные книги Священного писания…
Геннадий плотно сомкнул глаза и затряс головой. Нет, не может того быть. Должно быть, ошибся Иосиф. Геннадий, хоть и успел уже почувствовать немилость к себе нового митрополита, но все еще возлагал на него надежды, помятуя обиды от предыдущего, уже почившего, Геронтия.
Однажды, еще будучи архимандритом Чудовского монастыря, в навечерие Крещения Господня, в день воскресный, Геннадий разрешил братии пить богоявленскую воду, поевши. Прознав по слухам об этом, митрополит решил его наказать и приказал схватить. Геннадий бежал к великому князю, но тому пришлось его выдать. Как неистовствовал тогда митрополит, потясал посохом, топал ногами, требуя жесточайшей кары земной Геннадию и предрекая муки посмертные. В конце концов, решив уморить его, Геронтий велел оковать Геннадия и бросить в ледник под палаты. И лишь ходатайством самого государя и многих бояр он был спасен тогда от мук, и возможно даже самой смерти.
И где ж был его праведный гнев и решительность, когда Геннадий столько раз отписывал ему о тех ужасах, что творят новгородские еретики. Сравнима ли его давнишняя вина, скажем, с виной Захара, игумена монастыря в Немчинове. Подумать только, его иноки прислали письмо, жалуясь, что настоятель уже три года не причащается и не позволяет причащаться братии, а когда Геннадий призвал его для ответа, заявил ему: «А у кого причащаться? Попы по мзде ставлены, митрополит же и владыки тоже по мзде ставлены».
Геннадий, пытаясь вразумить строптивца, сослал его в пустынь. Но получил от государя письмо с указанием освободить Захара и вернуть на игуменство, взяв лишь клятвенную подписку в том, что будет причащаться и не станет возбранять причастия братии. Да что тому Захару клятва. Так без причастия и жил весь монастырь, пока игумен не сбежал в Москву, под крылышко к Курицыну. И, уже оттуда, пригретый и обласканный своими жидовствующими собратиями, рассылал Захар по всем городам и весям России грамоты, называя еретиком самого Геннадия.
Или взять Алексия да Дионисия. Те, будучи попами в Новгороде, вовсе уже в жидовскую веру обрезаться хотели. А государь их обласкал, да и в Москву взял. Дионисия протоиреем Архангельского собора поставил, а Алексия – Успенского. Алексий, так тот вовсе в особой милости государевой, первый его советчик…
Да, вот так приглядишься, взвесишь все, и попробуй не поверь Волоцкому игумену. Прав Иосиф, тысячу раз прав. Нужен Собор на еретиков. Осуждение их духовенством и всем миром. И не такой Собор, как предыдущий.
Геннадий вспомнил, как возили по улицам Новгорода осужденных Собором жидовствующих, посаженых верхом задом наперед, лицом к хвосту лошади, вспомнил, как собственноручно зажигал на их головах берестяные, на манер шутовских, колпаки. Да, люди плевали в лица осужденных, кидали в них камнями… Но это было не совсем то, чего желал он видеть. Не было трепета, проснувшегося страха Господня в их глазах. Происходящее скорее напоминало некую забаву…
Нет, нужен другой Собор. И казни нужны. Не торговые, а смертные. Страшные казни. Чтобы пробудился страх Господень через страх человеческий. Жестоко? Да! Немилосердно? Не по-христиански?.. Нет, как раз по-христиански. По-христиански – простить оступившегося и раскаявшегося Петра, и не по-христиански прощать Иуду. Церковная служба – она и зовется «службой», а не каким-либо иным словом. И духовенство должно быть воинством Христовым. Служба церковная есть битва духовная. Можно быть милосердным к поверженному врагу, но нельзя быть милосердным к той части своего войска, которая в разгар битвы предала соратников, повернув оружие против их, тем самым став на сторону врага.
Разве глупы, разве неразумны жидовствующие? Нет, почитай, все грамоте научены. Одни – в вельможах знатных ходят, другие – в священниках, отнюдь не рядовых… Но как возможно служить в Православной Церкви, отвергая Божество Иисуса Христа, его Воплощение от Пресвятой Девы и Воскресение, ругаясь святым иконам, совершая литургии по приятии пищи и пития, считая Тело и Кровь Христовы в таинстве Евхаристии простым хлебом и вином…Как можно не верить в то, что проповедуешь?
В том все и дело, что службу они правят отменно, не придерешься. И на людях слова говорят правильные. А вот потом, собравшись где-нибудь в укромном месте и говорят, и творят совсем иное. И других за собой тянут… Надо вовсе выжить из ума, чтобы нанимать вора сторожем, а убийцу лекарем… Ужель вся Русь безумна?
Да-а… Плачемся, что грамотных людей у нас не хватает. Вот они, грамотеи-то все где! Эх, земля Русская, народ Православный; неведомо, от чего более страдаешь: от глупости и лени; или от чрезмерного мудрствования да жажды чужого знания. Нет! Сегодня же сяду писать государю об училищах! И чтоб учить в них с малолетства, и не только буквам да чтению. Вере Христовой учить надо! Жизни Православной! Тогда ни судилища, ни казни не нужны будут.


    


                            

Комментариев нет:

Отправить комментарий