суббота, 28 января 2017 г.

Лоханов А. [Предисловие к переводам с финского]


Взгляд М. Хюнюнена на мир определяет и выбор экспрессивных средств: экспериментальность в языке (особенно в синтаксисе, а также в лексике с антипоэтичностью языкового материала), новаторские средства выражения, символизм образов и сюрреализм ситуаций (стихотворение «Необыкновенные спрособности», например, видится как реминесценция картин С. Дали). И, разумеется, нерифмованный стих, не классический размер (не классический, скажем, по сравнению с силлабо-тоникой основателя современной финской литературы Алексиса Киви, XIX  в.). И при этом еще и минимализм и лаконизм стиля. — При чтении М. Хюнюнена не раз вспоминаются классические японские хокку (хайку).Вот с таким поэтическим миром, такой поэтикой имел дело Николай Колычев, занимаясь «перевыражением» (А.  Пушкин) стихов.

Мартти Хюнюнен

Разумеется, Финляндия и Россия — это не киплингские «Восток» и «Запад», им легче сойтись. Но и здесь при переводе были свои трудности: другая система стихосложения, инаковость стиховой кладки, да еще и разница в видении космоса, осмыслении своего места и предназначения в нем.
Для Николая, у которого главная тема творчества — Родина, Россия с ее гармонией противоречий, русская пронзительная боль за свою землю, а само стихосложение принципиально классическое, художественное переложение такого автора, как М.  Хюнюнен, — в известной мере смелый эксперимент. Н.  Колычев признается, что такая поэзия ему не близка, но интересна своей философичностью и взглядом на жизнь.
В письме в издательство он пишет: «Конечно, это довольно вольный перевод, но в целом я, кажется, смог передать мысли и чувства автора и облечь их в ту форму, которую в России считают стихотворной. Любой российский Поль Элюар — разве что для очень изощренного читателя, никогда он не будет народным поэтом, как Рубцов или Есенин. Но если бы Есенин и Рубцов написали вольные стихи «из Элюара» (в своей манере), я думаю, эти стихи пришлись бы многим по душе, а тот же Элюар стал бы ближе широкому читателю». Как это характерно для русского поэта: «глаголом жечь сердца людей», да при этом на всей широте Святой Руси! Ни один из современных «измов» на Западе и близко не ставил свое целью подобное.
Отметим, что перевод сборника «Звонаря зрачок» был выполнен М.  Хюнюненом белым стихом. И сам финский поэт хотел видеть свои стихи в русском переводе не рифмованными, но вот как случается иногда со стихами при пересечении ими границ!
Какими пришли стихи Н. Колычева финскому читателю мы можем судить по обратному переводу с финского на русский, любезно сделанным для нашего издания известным карельским поэтом и переводчиком Армасом Мишиным.

Стихотворение Н. Колычева:

Не много сделал я хорошего,
Но в сердце, в самой глубине,
Есть незабудка — память прошлого,
А, значит, есть душа во мне.
И вера есть. И в ней не дрогну я.
Россия — мой пречистый Спас.
Я свято верю в жизнь загробную —
В жизнь тех, кто будет после нас.
Не дай мне стать самодовольным,
Терпеть и подлость, и вранье…
Пусть с этой верой жить мне больно,
Больнее — потерять ее.

Перевод М. Хюнюнена:

Не очень-то много я сделал хорошего,
но в моем сердце, на самом его донышке,
есть цветок любви — память о прошлом.
Значит, во мне есть душа.
И вера есть. И ничто меня не поколеблет.
Россия — мое спасение, светлейшее из светлых.
Я свято верю в жизнь после смерти —
в жизнь тех, кто придет после нас.
Не дай мне придти к самодовольству,
терпеть предательство и ложь.
Хотя жить в этой вере больно,
гораздо больнее ее утратить.

Теория перевода не знает художественных переводов без утрат. В классическом лермонтовском переводе «Сосна» из «Книги песен» Г.  Гейне видят, например, существенный недочет, что Лермонтовым снято противопоставление  — напряжение  — взаимопритяжение между ein Fichtenbaum (м.  р.) и eine Palme (ж. р.).
Напротив, существует два десятка версий переводов знаменитой «Песни без слов» (Il pleure dans mon coeur) П. Верлена, но фактом русской поэзии стали не изумительно точные переводы И.  Эренбурга, Д.  Ратгауза, А.  Гелескула, а довольно вольный перевод
Б. Пастернака «Хандра» («И в сердце растрава»). Можно вспомнить, что С.  Маршак, переводя сонеты В. Шекспира, перенес их в стихию русского романтизма, а Б. Пастернак, занимая теми же сонетами, дал их в поэтической традиции русского сонета.
Приступая к переводам финского поэта, Н.  Колычев уже имел некоторый переводческий опыт: перелагал с удмуртского языка стихи своего друга Эрика Батуева. Николай понял, что надо «вцепиться» в стихе в главное, а потом  — потянуть ниточку… Русский читатель, имея сейчас перед глазами подстрочник, может лишний раз войти в «лабораторию Мастера», увидеть, как словом приручаются вещи, как неожиданно вырастает образ в стихах.
При этом определенные формальные требования для функционального художественного перевода в издании соблюдаются. Так, первоначальное милое масловскому сердцу диалектное, северно-русское поморское название сборника «Подводные луды» (луда — каменистая отмель; невысокий каменный островок; подводный камень) была заменено на стилистически нейтральное, как и в оригинале, «Безымянный остров камней». Следуя этим же требованиям, в издании не даются переводы иноязычных вставок, что уравнивает русского и финского читателей, и т. д.
Итак, годами шедшая к кольским берегам флотилия стихов финского автора сегодня под парусами русского поэта на рейде Мурманска.

Фото А.Степаненко. Начало 1990-х годов




Хюнюнен М. Остров безымянных камней" /М.Хюнюнен. Худож. пер.с фин. Н.Колычева; Худож. оформл. А.Сергиенко. - Мурманск, 2011. - С.7-12.






Комментариев нет:

Отправить комментарий